закончился печально, кто-то кого-то бросил и теперь считает, что это с самого начала было насилием?

Эти вопросы сталкиваются с нашими этическими и политическими принципами, законодательством, внутренними положениями компаний, университетов, больниц. Если некое действие не прописано как запрещенное, значит, оно разрешено. Мы должны прописать, что оно запрещено, но чтобы сделать подобное, следует определить, насколько это согласуется с интересами тех, кого мы хотим защитить.

В итоге мы в университете пришли к тому, что нужно создавать специальную инфраструктуру, которая будет с этим разбираться. Притом что у нас не так остро, как в других вузах, стоит этот вопрос.

Я была бы рада внести предложения относительно таких policies [‛стандарты’. — Прим. ред.]. Но пока, на мой взгляд, необходимо устраивать мероприятия, проговаривать разные ситуации, показывать их в арт-формате и медиа: проводить интервью, хорошие журналистские расследования, выступления известных профессоров, которые говорят о гендерном неравенстве. Это дорога, по которой надо идти.

Кроме того, необходимо смотреть локально, что мы в силах сделать. Если проблема действительно систематическая, то стараться ставить какую-нибудь «дамбу», чтобы предотвратить ее повторение. Конечно, я выступаю за открытие кризисных центров и консультаций. Должна меняться культура, и вслед за ней будут меняться, как сообщающиеся сосуды, институты.

Таблетки, которую можно дать нам всем, я сейчас не вижу. Точно так же не вижу смысла ни в репрессиях, ни в жестких правилах. Где-то, наверное, такое допустимо, но эта «черная зона», в которой мы однозначно понимаем, что так поступать нельзя, не очень большая. Иное дело — «серая зона», когда вроде бы что-то сказано, а вроде — нет; вроде бы можно так интерпретировать это действие, а вроде — по-другому. Как это поймать? Как запретить? Я не знаю, тут легко дойти до смешного: пытаться вводить запреты на слишком пристальный взгляд, например, или на то, чтобы селиться в соседних номерах гостиницы во время командировки. Но подобное не сработает, пока не будет культуры, в которой ты чувствуешь, что ситуации разные. Все прописать нереально, так как есть миллион нюансов. И поэтому стоит ориентироваться на внутреннее чувство того, что запрещено и где находится пограничная зона, насчет которой нужно проконсультироваться с кем-то, кто способен выслушать, объяснить и помочь.

Как изменится обсуждение «новой этики» в России?

Оксана Мороз, доцент департамента медиа НИУ ВШЭ; кандидат культурологии. Автор «Блога злобного культуролога»:

— Полагаю, будут развиваться те типы дискуссий, которые связаны с более масштабно присутствующим активистским сообществом. Сейчас, чтобы проспекулировать, нужно посмотреть, какие из российских активистов — организаций и отдельно стоящих людей — максимально яркие.

Например, постепенно появляются инва-активисты. Их становится больше, но количественно и качественно они пока представлены меньше, чем, допустим, феминистки.

Есть люди, которые занимаются защитой российских граждан от абсолютно репрессивной наркополитики. К примеру, работники и волонтеры Фонда содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова, но он объявлен иностранным агентом, поэтому существует вероятность невысокой — по сравнению с прилагаемыми усилиями — эффективности борьбы за снятие эйблистской стигмы с наркопотребителей. Плюс ко всему понятно, что в России так долго взращивали животную ненависть к наркопотребителям, что одним фондом снять ее невозможно.

Начинают работать организации, которые борются с эйджизмом, например модельное агентство Oldushka. Однако подобное тоже находится в зачаточном состоянии.

Я бы сказала, что ближайшая точка приложения — закон о домашнем насилии, потому что это юридический кейс, вокруг которого могут собраться не только активисты, но и правозащитники. Здесь легко сделать точку сборки общих принципов.

Все остальное пока в меньшей степени вызывает ажиотаж в обществе, в том числе, к примеру, закон о повышении пенсионного возраста: он не связан с конкретными персоналиями, его очень сложно сделать личной историей.

Думаю, «новую этику» будет продвигать четвертая волна феминизма, поднимающая голову. Честно говоря, меня это немного смущает. Не принципы сами по себе, а то, что все многообразие рассуждений о другом мы сводим к одной истории. Как сочувствующая зеленым, я понимаю, что у них есть шанс выстрелить: прошли выступления Греты Тунберг; на Таймс-сквер появились часы, которые отсчитывают ужасное время, связанное с экологической катастрофой21. Но очевидно, что, допустим, защита животных никогда не будет в таком же приоритете, как защита человека.

Я осознаю, что ресурсы и гражданского общества, и государства конечны, поэтому мы «складываем» их в доминирующую корзину. Это неплохо для людей, которые с ней работают, и хорошо для тех, безусловно, чьи права защищаются. И я не могу быть недовольна, так как это и мои права тоже. Однако одновременно меня беспокоит то, что мы смещаем фокус внимания.

В этом смысле мне очень нравится акция «Рубль в день» от фонда «Нужна помощь», в которой можно распределить по рублю на самые разные инициативы. Это как раз о том, что ты берешь свою «чашку кофе» и «раскладываешь» ее на триста благотворительных организаций. Если людей, которые так делают, будет много, то целых триста фондов получат пожертвования.

Здорово, если «новая этика» будет развиваться в таком направлении, причем не в плане пожертвований, а в плане развертывания дискуссий. Мне кажется, потенциально было бы гораздо продуктивнее, если бы мы действительно «раскладывали» свое внимание «по рублю» на огромный объем сфер.

Дарья Литвина, научный сотрудник факультета социологии (программа «Гендерные исследования») и преподаватель магистерской программы «Социальные исследования здоровья и медицины» ЕУСПб:

— Не могу сказать, что есть конкретная группа, формирующая повестку. Если про «новую этику» станут рассуждать радикальные феминистки, то они пойдут одним путем; если либеральные, то другим.

Это могут быть вообще не феминистки. История о солидарности интересна тем, что можно не любить слово «феминизм» и считать, что ты «кто угодно, но только не феминистка», однако говорить: «Для меня это очень важный момент, я сталкиваюсь с ним в транспорте, на работе, на учебе. Я этого больше не хочу и готова выступать против».

Женщины, далекие от феминизма и довольно консервативные в своих выборах, могут разделять ценности сторонников «новой этики». Они сталкиваются с несправедливостью, харассментом, унижением, и это та онтология, то существование, которые знакомы многим, вне зависимости от взглядов.

Наверное, настроения будут очень разными: от требований радикально, максимально жестко действовать в отношении «нарушителей этики», придавать ситуации огласке и подвергать остракизму виновников до попыток наладить с ними диалог. Опять же, мы не знаем, в какую сторону все может измениться законодательно, какие инициативы обретут поддержку.

Я надеюсь, что мы продолжим говорить об этом и артикулировать разные повестки: кого-то больше интересует сфера образования, кого-то — трудовые отношения, а кто-то считает, что общество еще с домашним насилием не разобралось, и рано обсуждать более «безобидные» вещи, если у нас убивают и насилуют людей, оставаясь безнаказанными.

Не думаю, что мы консолидируемся, потому что «новая этика» — зонтичный термин, который включает в себя и то, и другое, и пятое-десятое. Будем разговаривать друг с другом — это на повестке, скорее всего.

Елена Омельченко, профессор департамента социологии и директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге; доктор социологических наук. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:

— Исследования (и наши, и других ученых, занимающихся поколенческим анализом) показывают, что молодые люди наиболее толерантны и восприимчивы к различиям. Классы, студенческие группы и офисы становятся более разнообразными в смысле представленности этих различий — цвета кожи, бэкграунда, идентичности, родины, стиля и так далее — у молодежи.

Тем не менее нельзя слишком оптимистично уповать на что-либо. Все равно есть вещи в отношении различий, которые некоторые среды не принимают (мы знаем, к примеру, что в школах и интернете жива проблема буллинга). Это нужно видеть, и, по моему мнению, обращать меньше внимания на патриотизм и больше — на этические стороны воспитания детей, подростков, молодежи. Если новые поколения будут принимать и практически реализовывать новые идеи, то все будет меняться.

Сейчас мы находимся в ситуации